рук барона и повалился на стол в прежнее положение.
— Да проснись ты, Галактион! — воззвал барон, но безуспешно.
Он увидел, что одной тряской ему не привести в чувство Корецкого, а потому оглядел помещение подвала — не найдёт ли где-нибудь воды; но её нигде не было. Местные жители, по-видимому, вовсе не употребляли её и обходились без неё.
Но барон вспомнил, что сегодня был дождь, даже ливень и, вероятно, на дворе где-нибудь стоит кадка у водосточной трубы, наполненная водою.
Он стал искать тогда ковшика или хоть какой-нибудь посудины, но в подвале не только не оказалось воды, но даже и вместилища для неё.
Барон вышел на двор, отыскал кадку, зачерпнул воды в картуз, принёс и облил Корецкого.
Этот лёгкий душ подействовал: Корецкий открыл глаза…
— Галактион! — снова окликнул его барон.
Корецкий с усилием поднял голову и глянул, но бессмысленно — не человеческими, животными глазами…
Барон поднёс фонарь к его лицу. Корецкий отстранился, а потом шевельнул зрачками и, случайно остановившись на лице барона, уставился на него…
— Чур, чур меня! — забормотал он, отмахиваясь рукою.
Ему казалось, что он ещё спит и видит во сне неприятную ему рожу.
XXXV
Не скоро ещё пришёл в себя Корецкий настолько, чтобы понять и сознать, кто был пред ним.
— А где же Пыж? Тут Пыж был? — спрашивал он.
— Он ушёл, — старался втолковать ему барон.
— А где же мы теперь?
— У него, у Пыжа, в подвале…
— А ты кто?
— Да ты посмотри! Иль не узнаёшь?
— Так как же ты сюда попал?
— Как? Через дверь я пришёл сюда.
— А где же монеты?
— Какие монеты?
— Которые я считал сейчас… Много было монет… золотые…
— Это ты во сне видел, а я наяву.
— Наяву?
— Ну да! Проснись ты, наконец!
И барон, по крайней мере, в двадцатый раз принялся встряхивать его.
— Да ведь ты… ты… Стёпка! — вдруг вскрикнул Корецкий, как будто очнувшись, наконец.
— Тс… не смей называть меня так!..
— Стёпка Тропинин!..
— Не смей, говорят тебе! Я приказывал тебе звать меня Поддубный… я для тебя Поддубный и есмь…
— Да, да, Поддубный… Но как же ты здесь?
— По щучьему веленью, по моему прошенью…
— Ты, значит, знаком с Ершом?..
— Знаком.
— И с Пыжом?
— Тоже…
— Хорошо. Теперь понимаю…
— Понимаешь ли?
— Всё отлично. Всё могу понять, всё, — повторил несколько раз Корецкий, а сам всё-таки на всякий случай потрогал стол, пощупал свои коленки и оперся на лавку, на которой сидел, чтобы окончательно удостовериться, что не спит.
— Ну, если можешь понимать, так слушай, что я тебе скажу! — сказал ему барон.
— Слушаю.
— Ты мне опять нужен…
— Опять? Что значит — опять?
— А то, что если раз начато, так нужно кончать…
— Да ведь уж кончено… Совсем кончено… Всё…
— Кончено, да не совсем…
— Нет, совсем! Слышишь?
— Что?
— Вода плещет…
— Какая вода?
— Плещет, плещет… в темноте плещет…
— Ничего не плещет.
— Ты слушай, что я тебе говорю…
— Слушаю.
— Пойми ты, что дело наполовину только сделано…
— А вместе с тем, всё кончено…
— Как, то есть, кончено?..
— Так. Там ведь всё теперь известно. И за мной «глаз» есть…
— За тобой «глаз» есть?..
— Да…
— Ты проболтал что-нибудь, пёсья печёнка?
— Ничего я не болтал… Постой, что я хотел тебе сказать? Да… выпить бы…
Корецкий потянулся к бутылке.
— Нет, — остановил его барон, — пить я тебе больше не дам… Ты объясни, отчего «глаз» за тобой? Это ведь значит, что следят за тобою.
— Следят.
— А вексель у тебя?
— Вот в том-то и штука, что нет… Да так я и хотел тебе сказать! Ты мне напиши новый… на всякий случай, чтоб надёжнее было…
— А старый где?..
Корецкий свистнул.
— Говори, подлец, старый где?
— Пропал… в руки правосудия!..
— Какого правосудия? Что ты врёшь! Не очухался ты ещё?..
Степан Тропинин выдал Корецкому вексель на огромную сумму, чтобы побудить его стать себе помощником, и подписал этот вексель именем Степана Тропинина, не страшась этого потому, что под этим именем никто не знал его. Он жил под видом барона и вращался в таком обществе, куда Корецкому нельзя было попасть.
Корецкому же он, конечно, не открывал, что живёт под видом барона, а встретился с ним, как и теперь, переодетый. Он переодевался часто для того, чтобы находить себе помощников для своих дел. Помощники знали его, главным образом, как Стёпку Поддубного, и никак не подозревали, что этот Стёпка может быть щеголеватым бароном.
Дела же были у него разные.
Жил он широко, не отказывал себе ни в чём — одна Минна чего ему стоила!.. Для этого нужны были деньги; он доставал их игрою в карты, игрою на бирже, афёрами; а когда на этих поприщах терпел неудачу, то прибегал к другим способам, не разбирая средств.
Чаще всего он прекрасно одетым барином садился в купе на железной дороге, с заранее выслеженной жертвой, а потом печаталось в газетах, что на такой-то дороге опять похищены у усыпленного наркотическими средствами пассажира первого класса такие-то и такие-то ценности и что преступник разыскивается.
Таким образом, вексель, сам по себе, не мог быть опасен барону в руках Корецкого.
Если бы он каким-нибудь образом и попал «в руки правосудия», то пусть ищут по белу свету Степана Тропинина! Если же пришло бы время Степану Тропинину объявиться и стать наследником миллионного состояния дяди, как он рассчитывал, тогда вексель был бы опасен ещё менее, потому что из миллионного состояния легко можно было уплатить его и уничтожить.
Для барона опасен был сам Корецкий, в том случае, если бы узнали, где следует, или, вернее, где не следует, о существовании векселя.
Корецкого могли допросить по этому поводу, и он мог разболтать и выдать, при каких обстоятельствах был написан вексель.
А неудобно было для барона выяснение именно этих обстоятельств и только они грозили ему; сам же по себе вексель не представлял ничего угрожающего.
XXXVI
— Нет, я вполне очухался и всё понимаю, — настойчиво твердил Корецкий, к вящему неудовольствию барона, для которого лучше было бы, если б его слова оказались лепетом пьяного человека.
— Покажи мне вексель сейчас! — приказал барон.
— Я же тебе говорю, — улыбаясь, словно это было очень радостно, протянул Корецкий, — что он попал в руки правосудия.
— Каким образом?
— В ночлежном у меня вытащили его, а вытащил переодетый «глаз»!
— Откуда же ты это знаешь?
— Мне Ёрш сообщил; у него есть свой «глаз» в полиции.
— Да откуда же узнали про этот вексель, что он есть у тебя?
— А я
